Сто тридцать один, сто тридцать два… Не могу уснуть, считаю. Колени к подбородку – холодно. Сто тридцать пять, сто тридцать шесть… Город давно проснулся и поздоровался со мной машинным гулом. Иди к чёрту, город, сегодня я тебя ненавижу. Сто сорок.
За веселый вечер, разбавленный алкоголем и морозом, я плачу бессонницей и болью в висках. Это даже не столько боль, сколько навязчивое гуденье: «люблюююююююю» И вот от этого затянувшегося «ююю» я просто с ума схожу. Тем более обидно, что это неправда. Не люблю. Уже давно. С тех пор, как узнала себя в тебе. А онанизмом, пусть даже таким изощрённым, таким припудренным чем-то декадентским и чувственным, я не занимаюсь.
Когда любишь, никогда не знаешь за что. Когда всё проходит, можешь разложить всё на пункты и пунктики. Например: «я полюбила его за красивые, совершенно бездонные глаза», «я любила его за 55 оргазмов, которые испытывала каждую ночь», «я влюбилась в его длинные пальцы, зажимавшие гитарные струны». Мало ли за что можно любить человека. Я вот любила за то, что мы любили одно и тоже. Бред? Да нет, я не брежу, я трезвая, я же не пью почти, потому что один глоток, и всё, накрывает, отбрасывает назад, в те две весны, когда всё было почти по-настоящему. Мы действительно любили одно и тоже: музыку, от которой мурашки по коже, стихи, от которых навзрыд, чай, от которого пахнет солнцем, позы, в которых становилось таким очевидным, что женщина живёт только тогда, когда наполнена мужчиной, наполнена так, что не выдохнуть, и какое же счастье в этом невыдыхании! Только вот друг друга не любили. Ну да что теперь об этом.
Сто шестьдесят, сто шестьдесят один… Если всегда чувствуешь себя каким-то странным, не от мира сего, что ли, а потом видишь точно такие же странности в ком-то другом, как тут не проникнуться к человеку симпатией?